Алексей Сурков - Южный Урал, № 2—3
О л ь г а С а м с о н о в н а. Тьфу, тебе, перевертень!
Входит Карпушкин.
К а р п у ш к и н. Ну и досталось…
Б а д ь и н. Зажали. Максим Федосеевич во-время аварийщиков вызвал.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Живой он там?
Б а д ь и н. Абсолютно. Ему бы не сменным, а боцманом на китобойце. (Карпушкину.) Аварийщики работали, как хорошие матросы у пробоины.
К а р п у ш к и н. Колотит всего… Стопку бы теперь пропустить… (С восторгом.) Ну, бабуся, моли бога за здоровье парторга нашего, Александра Егоровича.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Давно не молюсь, любезный.
К а р п у ш к и н. Си-илен! Как в бою. Спокойненько так, без паники.
Б а д ь и н. А кто там, в самом забое застонал?
К а р п у ш к и н. Илья… Максимыч…
О л ь г а С а м с о н о в н а. Ильюшенька?!
К а р п у ш к и н. В самую прорву полез, ну и…
Слева, где предполагается другой выход из шахты, входят Василий, Малаша, Гайнутдинов, Настенька, Ястребов.
Я с т р е б о в (возбужденный, рассказывает). Кричу ему: «Зачем туда, бригадир?! Придавит!» — «Плевать, говорит, Ястребов», — и полез… Мы ему — одно бревно, щит, еще бревно, щит… Потом на него… глыба…
Из клетевого помещения выходят Илья и Максим Федосеевич. Илья опирается на плечо отца. Левая рука у него перебинтована и держится на перевязи.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Сыночек…
В а с и л и й. Доработались, механики.
Максим Федосеевич на ходу гневно оглядывается на Василия.
М а л а ш а. Как ты можешь?!
И л ь я. Машина… Главное — машина не пострадала…
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. А имя твое? Разве оно тебе не дорого?
И л ь я. Мое имя — это мое дело.
В а с и л и й. Бесполезное дело, братуха. Амба.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (разгневанный, берет Василия за грудь.) Цыц! Мозгляк… (Отталкивает Василия.)
М а л а ш а (закрывает лицо руками). Позор… какой позор…
В а с и л и й (догоняет Малашу). А ты… ты — что?
М а л а ш а. Оставь меня. (Уходит.)
В а с и л и й. Мам, дай мне ключи от дому.
Ольга Самсоновна подает Василию ключи.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Дай, дай ему ключи! Первым домой придет, брата ласковым словом встретит… (Кричит.) Не давать ему ничего! (Вырывает у Ольги Самсоновны ключи.)
О л ь г а С а м с о н о в н а. В своем ли ты уме? Сына-то родного…
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Сыновья — да разные.
В а с и л и й. Для приезжих и бездомных в городе есть гостиница. (Уходит.)
О л ь г а С а м с о н о в н а. Вася! (Максиму Федосеевичу.) Сердца у тебя нет… (Уходит.)
Входит Вера.
И л ь я. Простите, я наделал и вам хлопот.
В е р а (горько, с укором). Эх вы, союзник…
И л ь я. Вера…
Вера расстроенная, отходит.
Я с т р е б о в. Крепись, бригадир.
Б а д ь и н. Бригада — в боевом походном.
Входят Ефимушкин, Фурегов, Никонов и Безуглый.
И л ь я. Александр Егорыч… выслушай меня!
Е ф и м у ш к и н (сурово). Стоп. Разберемся.
Ф у р е г о в. Вот ваша новинка! Доехали.
Н и к о н о в. Дело тут не в этом, Николай Порфирьевич.
Е ф и м у ш к и н. Почему бригада имела только один забой? Этим должны были заниматься вы, товарищ Безуглый.
Б е з у г л ы й. В горячке работы… не мудрено и упустить.
Е ф и м у ш к и н. Не понимаю, какая у вас может быть «горячка работы» важнее внедрения многозабойного метода? Запирать агрегат в одном забое — это все равно, как если бы просто в помещении опробовать летные качества самолета. В общем, не мытьем, так катаньем…
Ф у р е г о в (Илье). Почему ты полез в этот забой?!
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Разберемся… во всем, что и почему. (Понизив голос.) Но главного виновника я вижу в вашем лице, товарищ директор.
Ф у р е г о в (деланно смеется). Сыночка защищаешь, с больной головы на здоровую хочешь вину свалить.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Ошибаешься товарищ Фурегов. Сорвись мой сын на бесчестьи, я ему был бы первый судья. В нашем роду совестью никогда не баловались. А тут… С него вины не снимаю, но главный виновник — вы. Это думает весь рудник. С той поры, как стало понятно ваше отношение к новой машине и многозабойной системе. (Тихо в лицо Фурегову.) Эх, плохо я учил тебя, Николай Порфирьев.
Б е з у г л ы й. Разобраться мы, конечно, разберемся, но все-таки товарищ Буторин… Ведь вы же, я слышал, в партию вступаете…
И л ь я. Да, вступаю, чтобы… ломать старье. И вы меня не остановите.
З а н а в е с.
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Кабинет парткома. Вечер. Прошло шесть дней после аварии на Северной.
Е ф и м у ш к и н (у телефона). Да… Секретарь горкома? Слушаю, Вадим Фомич. Вы откуда? А, вы уже здесь. Хотя бы на несколько минут зашли в партком! Что? Шахта — по пути? Да, это верно. Что? Буторин еще на бюллетене, уже седьмой день. Переживает… Главное — моральная сторона дела. Авария-то пустяковая. Однако, забой подзапорол. Да, собирались принимать. Я ему и рекомендацию обещал… Знал, что парень горячий. Конечно, хорошо! Но такого выверта и от него не ожидал. Лезет в опасный забой. Авария, травма… Что? А, у меня… Виноватым себя чувствую. Да за все. И прежде всего — за будущее рудника… Обстановка, конечно, сложная. С глазу на глаз? Давайте. В шахте и встретимся. Есть. (Опускает трубку. Некоторое время в раздумьи ходит по кабинету. Затем набирает номер телефона.) Вера Ивановна? Рад, что застал… Не думал, что так поздно задержитесь. Не зайдете ли ко мне на пяток минут? Прошу, прошу. (Опускает трубку. Стук в дверь.) Войдите.
Входит Ястребов.
Я с т р е б о в. Здравствуй, Александр Егорыч.
Е ф и м у ш к и н. Добрый вечер, Павел Тимофеевич. Садись, пожалуйста. (Ястребов садится.)
Я с т р е б о в. Словно, как похудел ты, Александр Егорыч.
Е ф и м у ш к и н. Дела не радуют.
Я с т р е б о в. Дела. (Пауза.) Хорошо, что вызвал меня, сам к тебе собирался.
Е ф и м у ш к и н. Что же ты мне хотел сказать?
Я с т р е б о в. Да я теперь тебя послушаю.
Е ф и м у ш к и н. Гм… Как дела в бригаде?
Я с т р е б о в. На перфораторы перешли. Совсем другой табак.
Е ф и м у ш к и н. Лучше?
Я с т р е б о в. Какое — лучше? Хуже! Один месяц поработали с агрегатом, а так привыкли, что перфораторы — хорошие машины — теперь каким-то ископаемым инструментом кажутся. Карпушкин, и тот по новинке тоскует. «Культурный, говорит, механизм».
Е ф и м у ш к и н. Значит, вообще на шахте такое мнение?
Я с т р е б о в. Другого и быть не может. Это же — техника! Каких бы трудностей не стоило, а мы без такой машины не останемся. Жизнь требует.
Е ф и м у ш к и н (после паузы). Ты, кажется, дал Илье рекомендацию?
Я с т р е б о в. Да.
Е ф и м у ш к и н. Ну, и что ты теперь думаешь?
Я с т р е б о в. Отбирать не собираюсь. В его положении я, может быть, сделал бы то же самое…
Е ф и м у ш к и н. Прямо-таки то же самое?
Я с т р е б о в (неуверенно). Ну, может, и не в точности, а…
Е ф и м у ш к и н. И удержать не пытался?
Я с т р е б о в (смущенно). Пытался… Да разве ж его остановишь?
Е ф и м у ш к и н. Так-так… А что же Илья? Ты у него бываешь?
Я с т р е б о в. Бываю. Поправился. Завтра на шахту собирается. А директор, говорят, хочет его с бригады снимать…
Е ф и м у ш к и н. Не слыхал.
Я с т р е б о в (недоверчиво взглянув на Ефимушкина.) Полюбопытствуй. А я хочу тебе заявить, Александр Егорыч… буду за Илью драться. Как коммунист, я тоже отвечаю за дисциплину на шахте. И дисциплина у нас железная. А этот случай — особый случай… Безуглые под ногами путаются. (Гневно.). Ух, я бы их… Знаешь, Егорыч, если я драться начну… я могу и глаза выклевать!
Е ф и м у ш к и н. Не даром у тебя фамилия Ястребов.
Я с т р е б о в. Почему до сих пор мы терпим Фурегова! Вот обожди, буду в горкоме…
Е ф и м у ш к и н. Сейчас на твоей шахте находится секретарь горкома. Иди и говори.
Я с т р е б о в. И пойду, и скажу!
Е ф и м у ш к и н. Что же ты ему скажешь?
